Неточные совпадения
В одном месте
пожар уже в полном разгаре; все строение обнял
огонь, и с каждой минутой размеры его уменьшаются, и силуэт принимает какие-то узорчатые формы, которые вытачивает и выгрызает страшная стихия.
Из малой искры став
пожаром,
Огонь, в стремленьи яром,
По зданьям разлился в глухой полночный час.
А сзади солдат, на краю крыши одного из домов, прыгали, размахивая руками, точно обжигаемые
огнем еще невидимого
пожара, маленькие фигурки людей, прыгали, бросая вниз, на головы полиции и казаков, доски, кирпичи, какие-то дымившие пылью вещи. Был слышен радостный крик...
— Совершенно верно сказано! Многие потому суются в революцию, что страшно жить. Подобно баранам ночью, на
пожаре, бросаются прямо в
огонь.
Чувствовалось, что Безбедов искренно огорчен, а не притворяется. Через полчаса
огонь погасили, двор опустел, дворник закрыл ворота; в память о неудачном
пожаре остался горький запах дыма, лужи воды, обгоревшие доски и, в углу двора, белый обшлаг рубахи Безбедова. А еще через полчаса Безбедов, вымытый, с мокрой головою и надутым, унылым лицом, сидел у Самгина, жадно пил пиво и, поглядывая в окно на первые звезды в черном небе, бормотал...
Но Самгин уже знал: начинается
пожар, — ленты
огней с фокусной быстротою охватили полку и побежали по коньку крыши, увеличиваясь числом, вырастая; желтые, алые, остроголовые, они, пронзая крышу, убегали все дальше по хребту ее и весело кланялись в обе стороны. Самгин видел, что лицо в зеркале нахмурилось, рука поднялась к телефону над головой, но, не поймав трубку, опустилась на грудь.
«Даже
огня не может зажечь. А станет зажигать — сделает
пожар».
— В детстве я ничего не боялся — ни темноты, ни грома, ни драк, ни
огня ночных
пожаров; мы жили в пьяной улице, там часто горело.
Он говорил, что «нормальное назначение человека — прожить четыре времени года, то есть четыре возраста, без скачков, и донести сосуд жизни до последнего дня, не пролив ни одной капли напрасно, и что ровное и медленное горение
огня лучше бурных
пожаров, какая бы поэзия ни пылала в них».
Итак, он подвигался к ней, как к теплому
огню, и однажды подвинулся очень близко, почти до
пожара, по крайней мере до вспышки.
«Осмелюсь доложить, — вдруг заговорил он, привстав с постели, что делал всякий раз, как начинал разговор, — я боюсь
пожара: здесь сена много, а
огня тушить на очаге нельзя, ночью студено будет, так не угодно ли, я велю двух якутов поставить у камина смотреть за
огнем!..» — «Как хотите, — сказал я, — зачем же двух?» — «Будут и друг за другом смотреть».
В очистительном
огне мирового
пожара многое сгорит, истлеют ветхие материальные одежды мира и человека.
Впрочем, в деле хозяйничества никто у нас еще не перещеголял одного петербургского важного чиновника, который, усмотрев из донесений своего приказчика, что овины у него в имении часто подвергаются
пожарам, отчего много хлеба пропадает, — отдал строжайший приказ; вперед до тех пор не сажать снопов в овин, пока
огонь совершенно не погаснет.
Очевидно, ложась спать, удэгейцы, во избежание
пожара, нарочно погасили
огонь.
Первый раз в жизни я видел такой страшный лесной
пожар. Огромные кедры, охваченные пламенем, пылали, точно факелы. Внизу, около земли, было море
огня. Тут все горело: сухая трава, опавшая листва и валежник; слышно было, как лопались от жара и стонали живые деревья. Желтый дым большими клубами быстро вздымался кверху. По земле бежали огненные волны; языки пламени вились вокруг пней и облизывали накалившиеся камни.
История о зажигательствах в Москве в 1834 году, отозвавшаяся лет через десять в разных провинциях, остается загадкой. Что поджоги были, в этом нет сомнения; вообще
огонь, «красный петух» — очень национальное средство мести у нас. Беспрестанно слышишь о поджоге барской усадьбы, овина, амбара. Но что за причина была
пожаров именно в 1834 в Москве, этого никто не знает, всего меньше члены комиссии.
Мы все скорей со двора долой, пожар-то все страшнее и страшнее, измученные, не евши, взошли мы в какой-то уцелевший дом и бросились отдохнуть; не прошло часу, наши люди с улицы кричат: «Выходите, выходите,
огонь,
огонь!» — тут я взяла кусок равендюка с бильярда и завернула вас от ночного ветра; добрались мы так до Тверской площади, тут французы тушили, потому что их набольшой жил в губернаторском доме; сели мы так просто на улице, караульные везде ходят, другие, верховые, ездят.
А ствольщик вслед за брандмейстером лезет в неизвестное помещение, полное дыма, и, рискуя задохнуться или быть взорванным каким-нибудь запасом керосина, ищет, где
огонь, и заливает его… Трудно зимой, но невыносимо летом, когда
пожары часты.
На высоких крышах башен
Я, как дома, весь в
огне.
Пыл
пожара мне не страшен,
Целый век я на войне!
А если сверху крикнут: «Первый!» — это значит закрытый
пожар: дым виден, а
огня нет. Тогда конный на своем коне-звере мчится в указанное часовым место для проверки, где именно
пожар, — летит и трубит. Народ шарахается во все стороны, а тот, прельщая сердца обывательниц, летит и трубит! И горничная с завистью говорит кухарке, указывая в окно...
Она была так же интересна, как и
пожар; освещаемая
огнем, который словно ловил ее, черную, она металась по двору, всюду поспевая, всем распоряжаясь, всё видя.
Накинув на голову тяжелый полушубок, сунув ноги в чьи-то сапоги, я выволокся в сени, на крыльцо и обомлел, ослепленный яркой игрою
огня, оглушенный криками деда, Григория, дяди, треском
пожара, испуганный поведением бабушки: накинув на голову пустой мешок, обернувшись попоной, она бежала прямо в
огонь и сунулась в него, вскрикивая...
Вон вдали
огни, где жгут уголь, вон
огонь от
пожара.
Если же везде сухо, то степные
пожары производят иногда гибельные опустошения:
огонь, раздуваемый и гонимый ветром, бежит с неимоверною быстротою, истребляя на своем пути все, что может гореть: стога зимовавшего в степях сена, лесные колки, [Колком называется, независимо от своей фигуры, всякий отдельный лес; у псовых охотников он носит имя острова] даже гумна с хлебными копнами, а иногда и самые деревни.
Конечно, я и теперь могу нравиться, но все, знаете, нет этого
огня, который в одну минуту зажигает
пожары…
Как и зачем он тут появился? Еще полчаса перед тем он выбежал, как полоумный, из дому, бродил несколько времени по улицам, случайно очутился на
пожаре и бросился в
огонь не погибающую, кажется, спасать, а искать там своей смерти: так, видно, много прелести и наслаждения принесло ему брачное ложе.
Другое дело настоящий
пожар: тут ужас и всё же как бы некоторое чувство личной опасности, при известном веселящем впечатлении ночного
огня, производят в зрителе (разумеется, не в самом погоревшем обывателе) некоторое сотрясение мозга и как бы вызов к его собственным разрушительным инстинктам, которые, увы! таятся во всякой душе, даже в душе самого смиренного и семейного титулярного советника…
Но сие беззаконное действие распавшейся натуры не могло уничтожить вечного закона божественного единства, а должно было токмо вызвать противодействие оного, и во мраке духом злобы порожденного хаоса с новою силою воссиял свет божественного Логоса; воспламененный князем века сего великий всемирный
пожар залит зиждительными водами Слова, над коими носился дух божий; в течение шести мировых дней весь мрачный и безобразный хаос превращен в светлый и стройный космос; всем тварям положены ненарушимые пределы их бытия и деятельности в числе, мере и весе, в силу чего ни одна тварь не может вне своего назначения одною волею своею действовать на другую и вредить ей; дух же беззакония заключен в свою внутреннюю темницу, где он вечно сгорает в
огне своей собственной воли и вечно вновь возгорается в ней.
Вся улица боится ее, считая колдуньей; про нее говорят, что она вынесла из
огня, во время
пожара, троих детей какого-то полковника и его больную жену.
Положение правительств подобно положению завоевателя, который желает сохранить город, поджигаемый самими жителями. Только что он затушит
пожар в одном месте, загорается в двух других; только что он уступает
огню, отломает то, что загорелось, от большого здания, — загорается с двух концов и это здание. Загорания эти еще редки, но загораются они
огнем, который, начавшись с искры, не остановится до тех пор, пока не сожжет всего.
Пожар увидели уже с улицы, когда вся горница была в
огне. Пламя распространялось быстро. Люди спаслись, но дом сгорел.
Обедали в маленькой, полутёмной комнате, тесно заставленной разной мебелью; на одной стене висела красная картина, изображавшая
пожар, —
огонь был написан ярко, широкими полосами, и растекался в раме, точно кровь. Хозяева говорили вполголоса — казалось, в доме спит кто-то строгий и они боятся разбудить его.
Можно было подумать, что старый брагинский дом охвачен
огнем и Татьяна Власьевна спасала от разливавшегося
пожара последние крохи. Она заставила и Нюшу все прибирать и прятать и боязливо заглядывала в окна, точно боялась, что вот-вот наедут неизвестные враги и разнесут брагинские достатки по перышку. Нюша видела, что бабушка не в своем уме, но ничего не возражала ей и машинально делала все, что та ее заставляла.
И за десятки верст, увидя
пожар, стремятся табунщики и все обитатели степи, наперерез
огню, тушить его, проходят борозды плугами, причем нередко гибнут лошади и даже люди.
Вот еще степной ужас, особенно опасный в летние жары, когда трава высохла до излома и довольно одной искры, чтобы степь вспыхнула и пламя на десятки верст неслось огненной стеной все сильнее и неотразимее, потому что при
пожаре всегда начинается ураган. При первом запахе дыма табуны начинают в тревоге метаться и мчатся очертя голову от
огня. Летит и птица. Бежит всякий зверь: и заяц, и волк, и лошадь — все в общей куче.
Неспособный к работе, Терентий до
пожара торговал дёгтем, нитками, иглами и всякой мелочью, но
огонь, истребивший половину деревни, уничтожил избу Лунёвых и весь товар Терентия, так что после
пожара у Лунёвых осталась только лошадь да сорок три рубля денег — и больше ничего.
— Ходит один поляк к ней… Надо быть, что хахаль! — отвечал ему тот. — Этта я, как-то часу в третьем ночи, иду по двору; смотрю, у ней в окнах свет, — ну, боишься тоже ночным временем: сохрани бог,
пожар… Зашел к ним: «Что такое, говорю, за
огонь у вас?» — «Гость, говорит, сидит еще в гостях!»
Еще реки не вошли в берега, и полноводными, как озера, стояли пустынные болота и вязкие топи; еще не обсохли поля, и в лесных оврагах дотаивал закрупевший, прокаленный ночными морозами снег; еще не завершила круга своего весна — а уж вышел на волю
огонь, полоненный зимою, и бросил в небо светочи ночных
пожаров.
Встают в обширной памяти его бесчисленные зарева далеких
пожаров — близко не подходил к
огню осторожный и робкий человек; дневные дымы, кроющие солнце, безвестные тела, пугающие в оврагах своей давней неподвижностью, — и чудится, будто всему оправданием и смыслом является этот его пронзительный свист.
И уже на другую губернию перекинулось страшное имя Сашки Жегулева, и, точно в самом имени, в одном звуке его заключался
огонь, куда ни падало оно, там вспыхивал
пожар и лилась кровь.
Но, кроме того, в самый день апраксинского
пожара Бенни был свидетелем ужасного события: он видел, как, по слуху, распространившемуся в народе, что город жгут студенты, толпа рассвирепевших людей схватила студента Чернявского (впоследствии один из секретарей правительствующего сената) и потащила его, с тем, чтобы бросить в
огонь, где г-н Чернявский, конечно, и погиб бы, если бы ему не спас жизнь подоспевший на этот случай патруль (происшествие это в подробности описано в первом томе моих рассказов).
Погас
пожар, стало тихо и темно, но во тьме ещё сверкают языки
огня, — точно ребёнок, устав плакать, тихо всхлипывает. Ночь была облачная, блестела река, как нож кривой, среди поля потерянный, и хотелось мне поднять тот нож, размахнуться им, чтобы свистнуло над землёй.
Какой-то старик лет восьмидесяти, низенький, с большою бородой, похожий на гнома, не здешний, но, очевидно, причастный к
пожару, ходил возле, без шапки, с белым узелком в руках; в лысине его отсвечивал
огонь.
Свет луны померк, и уже вся деревня была охвачена красным, дрожащим светом; по земле ходили черные тени, пахло гарью; и те, которые бежали снизу, все запыхались, не могли говорить от дрожи, толкались, падали и, с непривычки к яркому свету, плохо видели и не узнавали друг друга. Было страшно. Особенно было страшно то, что над
огнем, в дыму, летали голуби и в трактире, где еще не знали о
пожаре, продолжали петь и играть на гармонике как ни в чем не бывало.
Озадаченный люд толковал,
Где
пожар и причина какая?
Вдруг еще появился сигнал,
И промчалась команда другая.
Постепенно во многих местах
Небо вспыхнуло заревом красным,
Топот, грохот! Народ впопыхах
Разбежался по улицам разным,
Каждый в свой торопился квартал,
«Не у нас ли горит? — помышляя, —
Бог помилуй!»
Огонь не дремал,
Лавки, церкви, дома пожирая….
От этих слов: Feuer — Kohle — heiss — heimlich — (
огонь — уголь — жарко — тайно) — у меня по-настоящему начинался
пожар в груди, точно я эти слова не слушаю, а глотаю, горящие угли — горлом глотаю.
Пожар ли случится, Никифор первый на помощь прибежит, бывало, в
огонь так и суется, пожитки спасаючи, и тут уж на него положиться было можно: хоть неделю капельки вина во рту не бывало, с
пожару железной пуговицы не снесет.
Пылал
пожаром. Озеро горело
В полугоре, как в золотом
огне,
И обратился к другу я несмело...
Вот на колокольне Василия Великого вспыхнул
пожаром красный бенгальский
огонь и багровым заревом лег на черную реку; И во всех концах горизонта начали зажигаться красные и голубые
огни, и еще темнее стала великая ночь. А звуки все лились. Они падали с неба и поднимались со дна реки, бились, как испуганные голуби, о высокую черную насыпь и летели ввысь свободные, легкие, торжествующие. И Алексею Степановичу чудилось, что душа его такой же звук, и было страшно, что не выдержит тело ее свободного полета.
*
В белом стане вопль,
В белом стане стон:
Обступает наша рать
Их со всех сторон.
В белом стане крик,
В белом стане бред.
Как
пожар стоит
Золотой рассвет.
И во всех кабаках
Огни светятся…
Завтра многие друг с другом
Уж не встретятся.
И все пьют за царя,
За святую Русь,
В ласках знатных шлюх
Забывая грусть.